фотоальбом "Папоротник" Александр Тимофеичев (Александров)

У Ивана Шишкина есть несколько живописных полотен «Папоротники в лесу» Они сами по себе примечательны: не так уж много папоротников в русской пейзажной живописи. Это очень странно, хотя и объяснимо: папоротник растёт в тенистых, обычно хвойных, лесах. А художники, как и фотографы, любят солнечный свет. И вдруг на ретроспективной выставке Шишкина на Крымском валу выставили несколько литографий на шёлке русского художника. Их не только мало кто видел, решение о их обнародовании, очевидно, было принято в последние дни перед открытием: в каталоге, во всяком случае, о них ни слова. Так вот, одна из литографий представляла вариант живописного полотна. Я просто остолбенел, когда увидел. И ходил на выставку ещё несколько раз, лишь бы ещё раз увидеть. Шишкин, который в общем-то редко задумывался над философскими вопросами, был художником до мозга костей, и он невольно отметил главную особенность папоротника (конечно, это был орляк): резной рисунок его листьев, когда на него падает свет (а литография на шёлке его сымитировала) стал полем битвы света и тьмы, а шире (добавляю от себя) — добра и зла, личности и окружающего, порой враждебного, мира.

Надо ли говорить, что замысел альбома тогда и родился вместе с названием (я не люблю заковыристые прозвища для своих альбомов). И этот альбом должен был полностью находиться «в полюсе Марка Рибу» (для этого я и рассказал о разном течении времени в фотографии). Дело осталось за малым: ходить по нашим лесам, искать заросли орляка (он более живописен, чем другие породы папоротника), наблюдать, как освещён папоротник, какой свет и какая погода больше подходит для передачи главной идеи — борьбы света и тени (с переменным успехом). Снимать начал сразу, использовал разные камеры, объективы и плёнки (с чувствительностью от 100 до 3200 единиц). То, что альбом будет чёрно-белый, ясно было с самого начала (противопоставление света и тьмы возможно только на чёрно-белой плёнке). В каких-то случаях использовал средний формат с пластикой мамийевских объективов L, но основными стали soft-объективы Пентакс и просроченная плёнка Ilford 3200, чтобы увеличить зерно. Это было рискованное решение, но без илфордовского зерна я не представлял себе отдельных работ, особенно там, где строил в кадре несколько композиционных центров (особенность больших горизонтальных картин Ивана Шишкина, и это главное, что он внёс в теорию композиции пейзажа).

Когда основной корпус был готов (25 работ), началась работа за столом с контрольными отпечатками. Соотнесение папоротника с жизнью человека было основным критерием при кадрировании. Должен сразу заметить, что во время съёмки будущее содержание снимка (после кадрирования) существовало только в подсознании. Общий замысел — был, но названий — я о них даже не думал. Всё это приходит за столом. И обдумывание это занимает основное время от всей работы над снимком, начиная с момента нажатия на кнопку затвора. У меня ушло полгода (я опускаю все тонкости работы за столом — это очень индивидуально, а здесь я стараюсь писать о том, с чем может столкнуться каждый фотограф). После этого расположить снимки в нужной последовательности было уже проще. И всё равно, подписей пока не было. Больше того, я думал вообще оставить снимки без названий. Но ведь как-то нужно объяснить смысл альбома. На него до сих пор многие фотографы на сайте смотрят как на гербарий. И я вернулся к идее подписать каждый снимок, тем более, что во время обдумывания и кадрирования смысл каждой работы был для меня ясен.

Так о чём же альбом «Папоротники»?

Здесь мы вступаем в зону сильного риска: то, что интересно самому автору, может оставить безразличным зрителей (как это бывает с семейным альбомом). Я всегда вспоминаю слова одного писателя: это каким же мужеством и уверенностью должен обладать пишущий, когда уже есть в мире Толстой и Чехов, Шекспир и Сервантес, Пушкин и Мандельштам! Почему же пишет литератор, даже самый незаметный? Потому что он уверен, что где-то на земле найдётся хотя бы один человек, которому вся его писанина вдруг окажется близка. Я говорю это потому, что ассоциации, возникающие у заинтересовавшегося зрителя, могут быть совершенно другими, чем у автора (или отсутствовать вовсе). Люди же все разные, каждый со своим жизненным опытом, со своим культурным багажом. И ничего страшного в этом я не вижу. Если хотя бы одному человеку мой альбом (или отдельные его фотографии) будет интересен — значит, вся эта работа не насмарку.

Конечно, альбом не о папоротниках. Чтобы усилить это утверждение, в снимках намеренно сгущён до черноты окружающий фон, папоротники освещены солнцем (при soft'е это иногда делает рисунок размытым), повышена контрастность. Всё это для того, чтобы выделить по возможности только нужные детали. Возникает ассоциация с поговоркой «Чужая душа — потёмки». Альбом действительно о человеческой душе, которая, несмотря на нетленность, всё-таки проживает свою жизнь, взрослеет, живёт, помогая человеку постичь себя и свои возможности — и в свой срок покидает его бренное тело. ТАК взглянуть на работы будет сложно зрителю, который не захочет вглядываться, размышлять над снимком — в общем, для него альбом останется-таки гербарием.

Можно сказать, что почти все работы, сделанные «в полюсе Марка Рибу», труднее для восприятия, так как требуют длительного разглядывания. К ним неприменим общепринятый критерий «торкнуло — не торкнуло», «задело — не задело». Хотя снимки, где есть люди, воспринимать всё-таки легче. Правда, при отсутствии размышления при разглядывании таких фотографий зрителю остаётся недоступным их внутренний мир. Что уж тут говорить о работах, где человека даже нет!

Исходя из этого главного предположения, подписи под снимками приобретают дополнительные смыслы, и для каждого зрителя — это своё. О некоторых подписях я могу сказать несколько слов (во всяком случае, о том, что я хотел сказать каждой фотографией).

1. «Панорама дороги».
Конечно, когда Марк Рибу сказал свою знаменитую фразу «Фотография должна звучать как музыка», он не имел в виду такие снимки. Соблазн назвать работу «Соната дороги» был велик, тем более, что открывая альбом, она вызывала бы ассоциации с изящным фильмом Тенгиза Абуладзе «Ожерелье для моей любимой», где ключевая фраза - «Всё начинается с дороги». Поначалу вся картинка кажется какофонией, потом начинаешь различать структурированность света и тени, и как в Сонате Албана Берга, дорогу начинаешь видеть отчётливо только в коде (в правой части кадра). Да и развёртывание растений вдоль почти невидимой дороги для меня что-то вроде развития в этой сонате. Если я не сниму подписи под снимками, возможно, я ещё вернусь к названию «Соната дороги».

2. «Под защитой».
Можно было бы назвать эту работу «Три богатыря» — если бы не юный росток папоротника между ними.

3. «Юность».
Важной составляющей здесь является ствол берёзы фоном к юному папоротнику.

4. «Хор».
Есть и хормейстер, есть и солист, и альты, сопрано, тенора и басы. И публика амфитеатром.
Всякая репетиция музыкантов начинается именно с сумятицы («бурления») звуков настройки, пока руководитель (хормейстер или дирижёр) не начнёт приводить её в стройное звучание. Поэтому главные персонажи здесь в резкости (еловая лапа-дирижёр и музыканты-папоротники среднего плана). А вся нижняя часть работы - это репетиция во времени: настройка - музыка - тишина.

5. «Мечта».
Ещё жива мечта подняться выше, достичь невиданных высот, ну вот хотя бы как эта ветка, освещённая солнцем.

6. «О любви».
Какие тут комментарии!

7. «Смятение».
Разнонаправленность лап папоротника, подчёркнутая светотеневой композицией: всё неустойчиво, всё стремится за пределы кадра (и что-то «видит» за правой границей, и в основном, это и влечёт туда, и отталкивает — общим тревожным настроением снимка).

8. «Танцующие в темноте».
Я попытался изобразить как бы танец ослеплённых. Здесь второй раз после снимка № 1 использован композиционный приём Ивана Шишкина: здесь два смысловых центра, на втором в правой части ослеплённые уже навсегда погружаются во мрак.

9. «Большое и малое».
Здесь важно даже не противопоставление обрубка ствола и разглядывающих дерево папоротников, а чёрная диагональ, разделяющая их, как Стикс (или Лета). Как будто впервые увидели, что всё в мире смертно. И разная реакция на увиденное.

10. «Шествие».
Сколько этих шествий мы насмотрелись за последние десятилетия! И куда?

11. «Ожог».
Об «Ожоге» я рассказал немного в комментарии к снимку в альбоме.

12. «В тени исполина».
Есть в мире нечто большее, против чего все чувства, стремления, жизненные установки — гиль и чепуха. Захочет — и погасит солнечный свет, как электричество в доме.

13. «Зрелость».
Единственный снимок, где мне удалось снять непарное чередование листьев папоротника на черенке так, чтобы черенка (основного стебля) не было видно. Как будто найдено необходимое равновесие и мудрость, понимающие, что жизнь состоит из чередования света и тени.

14. «Взгляд».
Как будто весь папоротник состоит из глаз, смотрящих на зрителя (за счёт изгиба вниз маленьких листьев папоротника — снято в сильнейшую жару).

15. «Вавилон».
Столпотворение! Толпа без смысла и единой цели! Там и сям возвышаются вдруг голоса, зовущие куда-то.

16. «Жизнь».
Очень сложный для объяснения многокомпозиционный снимок (то есть можно выделить несколько кадров из этого одного, и каждый будет рассказывать о своём). В общем — Жизнь!

17. «Необъяснимое».
Продолжает тему предыдущего снимка, только говорит обо всём тайном, подсознательном, недоступном нашему здравому пониманию. И это есть в каждом из людей.

18. «Покорённый».
Рано или поздно всем нашим желаниям, мечтам, надеждам приходит конец — и душа смиряется: конец близок. Человек и его душа уже не живут — доживают!

19. «Другая жизнь».
И вдруг замечаешь, что вокруг много других живых существ, у них своя жизнь, отличная от твоей. И глядя на молодые побеги ив ПНУ, невольно оживает, молодеет и старик-папоротник.

20. «Два мира».
Продолжает тему предыдущего снимка, только переводит его с помощью двухкомпозиционного диагонального построения как бы в «астральный» план. Это уже видения, грёзы: в каком обличье будет жить моя душа после смерти.

21. «Старость».
Это уже дряхлость и тела и души.

22. «О смерти».
Не знаю, как для других, а для меня — страшный снимок. Даже объяснять нечего. Кто хоть раз думал о своей смерти — поймёт, ну а нет — так нет!

23. «Освобождение».
Рано или поздно отступает боль, и в последние минуты жизни видишь уже то освобождение души, о которой раньше только мог поговорить не понимая о чём, и вот — настало это освобождение!

24. «Бессмертие».
Трёхкомпозиционное построение кадра — о перерождениях души. Какой она станет после нынешней смерти? Пока это только тающие в сумраке субстанции неведомых растений. Но мы — не знаем.

25. «Апофеоз».
И всё же — что может быть лучше Жизни? И счастье, что Бог дал нам эту жизнь. Какое-то время я думал в конце разместить аналогичную цветную фотографию, потом передумал. И правильно сделал.